Превратности предательства (хутор в период оккупации)

«Предатель!» О чём вы думаете, когда слышите такое? Возможно, у вас появляется образ Иуды, придавшего Христа за 30 серебряников. А может «мальчиша-плахиша» или «власовца». Да - их никто и никогда не уважал. И это понятно и ясно…

Но недавно я от моего соседа, ветерана труда Гарькуши Ивана Александровича, услышал любопытный рассказ, о тех временах, когда мой родной хутор был оккупирован фашистами. Я глубоко уважаю стариков, и состою в церемониальном кружке «Честь имею». Также я интересуюсь историей хутора, поэтому я часто общаюсь с Иваном Александровичем, чтобы узнавать у него о прошлом малой родины. Он родился в 1928г., закончил в нашей школе 5 классов. Когда мы с ним беседовали, я включил диктофон, а затем записал здесь один из его рассказов. Эта история помогла мне смотреть на прошлое и на людей не в чёрно-белых красках, а различать оттенки и стараться их понять.

«В конце июля 1942г. в небе над хутором на большой высоте стали появляться немецкие самолёты-разведчики, которые мы называли «Рамы». Видимо, они снимали нашу местность. В августе незадолго до прихода немцев в нашем хуторе появились бойцы Красной армии. Они стали сооружать боевые позиции у реки Сосыки – устанавливали пулемёты, привезли пушки. Стояла жаркая погода. Разместили солдат по домам местных, а некоторые спали на готовых позициях. Но на следующий день после обеда примерно в 2 часа дня мы с ребятами увидели, как солдаты стали быстро собираться и сворачивать свои позиции (возможно, они получили приказ отступать, т.к. немцы пошли не с той стороны, с которой их ждали). Бойцов построили, и они двинулись через Ромашки в сторону Каневской на юго-запад.

В это время отряд взрывников из 3 человек быстро отправился на лошадях в станицу Ленинградскую. Их возглавлял местный житель - мой сосед Жеребцов Дмитрий. Примерно через полчаса мы услышали несколько взрывов и увидели облако из пыли в стороне станицы. Затем вернулись подрывники, которые, как выяснилось, взорвали заранее заминированные основные хозяйственные здание в райцентре – элеватор, станцию и базу горючих материалов. Эти подрывники попрощались с хуторянами и ушли вслед за красноармейцами. Кстати у Жеребцова в хуторе осталась семья – жена, дети Раиса и Дмитрий, мои ровесники.

Уже вечером возле нашего хутора стали разрываться снаряды. Но стреляли не по хутору, а по близлежащим территориям. Наверное, немцы так проверяли, будет ли в ответ кто-то стрелять – есть ли здесь красноармейцы. В хуторе жил отец моего отчима дед Степан, который был ветераном ещё Первой мировой. Он пошёл туда, где упали снаряды, а затем принёс ребятне показать осколки от разорвавшихся снарядов. Было интересно, но очень страшно…

Когда стемнело, мы услышали шум нескольких мотоциклов – так в хутор заехали немцы. Убедившись, что им никто сопротивляться не будет, они стали заходить во дворы местных жителей и требовать еды. Большинство спряталось в заранее подготовленные на задних дворах в зарослях у реки окопы по 5-7 человек. Мы всей семьёй сидели и дрожали, так как были наслышаны о зверствах фашистов на оккупированных землях. Немцы не стреляли, но сильно кричали, что мы это слышали. Через некоторое время к нам пришёл дед Степан, который сказал, что немцы взяли, что смогли погрузить в мотоциклы и уехали.

На следующий день немцы приехали вновь. Они вели себя как победители. Были одеты легко по-летнему, многие были в шортах и майках. Много смеялись и никого видимо уже не боялись. Они нагло заходили прямо в дома или ломали закрытые двери. Пришли они и к нам – забрали все яйца. Пугали меня оружием…

Через неделю немцы выбрали из хуторян троих мужиков, которые должны были следить за порядком в хуторе и чтобы мы работали на оккупационные власти, сажая для них урожай. Колхозники не успели перегнать местное стадо в Каневскую – их немцы опередили, поэтому нас принуждали следить за стадом – поить и доить его для немцев. Из хуторян полицаями стали Прихидько, Жередов и Гербут. Последний – Андрей Гербут, был видным, крепким мужиком, хорошо мне знакомым до войны. Он был спокойным, трудолюбивым и не раз его за это хвалили в колхозе. У него была 18-летняя дочка Серафима (у которой был дефект речи). Я не знаю точно, почему он сотрудничал с оккупантами, но как человек он мне и многим в хуторе нравился.

На следующий день немцы приехали сваливать тросами памятник Ленину, который стоял в центре хутора возле местного клуба. А рядом с этим местом жил Якуба Георгий Платонович, который был немым. Во время сноса памятника он начал что-то «мыча» возмущаться. Фрицы приказали местным полицаям убрать Георгия, но он стал сопротивляться и ударил по лицу Андрея Гербута. Немцы рассвирепели, и приказали расстрелять Якубу. Тогда Гербут заявил старшему фашисту, что сам разберётся с Якубой и «задушит его». Немцы успокоились и оставили Якубу Гербуту. Он посадил Георгия в отдельное помещение при клубе, а когда немцы уехали, отпустил его домой. Так, по-сути, Гербут спас ему жизнь. Наступила осень и немцы стали к нам заезжать всё реже и реже. Чаще появлялись румыны. Они вели себя довольно дерзко. Но Гербуту удавалось так маневрировать в отношениях с фашистами, что за всё время оккупации немцы не убили ни одного местного жителя (а мы знали, что в станице они многих расстреляли и насиловали).

В конце года до нас стали доходить слухи, что наши войска перешли в контрнаступление. В декабре над хутором пролетел самолёт, который скинул листовки, где сообщалось о победах Красной армии. Мы воспряли духом!

В январе поздним вечером на краю хутора появилась группа советских разведчиков-парашютистов, которые двигались через хутор, пытаясь связаться с местными партизанами. Их было 8 ребят и девушка. Так получилось, что они пришли в дом к родственникам Гербута. Им помогли переодеться и накормили. В их отряде был один парашютист, у которого были серьёзно обморожены ноги. Ему было плохо, и разведчики попросили приютить его в хуторе, чтобы он «отогрелся». Его звали Михаил. Мы с братом Григорием были в этот вечер у тёти Анны Индало, когда к ней пришёл Гербут и привёл обмороженного красноармейца (с ним был автомат и бинокль). Он сказал, чтобы мы никому не говорили о нём (ведь немцы могли наказать из-за этого весь хутор), а тётю Аню попросил позаботиться об обмороженном. Затем мы ушли домой. Но, когда мы пришли к тёте на следующее утро, то оказалось, что обмороженный как-то уполз ночью из дома (видимо боясь за свою жизнь, что его выдадут, ведь он узнал, что Гербут – полицай). Мы стали его искать и нашли под скирдой у Поповых (там он спал, обнявшись с автоматом). Затем снова появился Гербут, и предложил перевести его в дом Поповых. Красноармеец согласился. Но там было тесновато, поэтому мы с братом Григорием и с другом Костей Криворотенко, помогли Михаилу перебраться в более просторный дом Григория Капусты, где условия были получше. Ночью мы привезли местного врача Михаила Попова, чтобы он оказал помощь красноармейцу. Но у врача не было необходимых средств лечения. Он оказал посильную помощь перевязкой и бинтованием. Хотя мы старались, чтобы о бойце никто не узнал, но через день в хуторе появился отряд полицаев из станицы (которую фашисты вновь назвали тогда Уманской). Они взяли с собой Гербута и стали обыскивать местные дома в поисках красноармейца. Но мы успели перепрятать обмороженного в скрытый в доме подвал, а сверху поставили сундук с всякими тряпками. Так полицаи его не нашли…

В конце января мне сообщили, чтобы я явился в местный поселковый совет. Там были врачи со станицы и какой-то русский в форме немецкого офицера. Они провели медосмотр – измерили рост, зрение, обстукали меня. Затем офицер сказал, чтобы я никуда не отлучался в ближайшие дни из хутора до их вызова. Когда я пришёл домой и рассказал обо всём маме, то она заплакала, т.к. подумала, что меня могут послать на работы в Германию, куда отправляли здоровых физически ребят. Она сказала мне, чтобы я убежал из хутора к родственникам в Канеловскую. Я пошёл ночью через речку (которая была во льду) в сторону Шкуринской, а затем в Канеловку по свежему снегу. Когда я туда пришёл, то родственники мне сказали, что скоро должны прийти наши и местные полицаи уже убежали из станицы. Следующей ночью мы слышали как в районе Каневской шёл бой, гремели взрывы, блестело небо. Я решил на следующий день возвращаться домой к своей семье. Когда я подходил к хутору, то проходил мимо фермы, куда свезли много убитых животных и видел, как Гербут раздавал местным жителям куски мяса. Немцев мы уже и не видели. Затем узнали, что они отступают в сторону Ростова.

Примерно через неделю в хутор зашёл небольшой отряд кавалеристов – красноармейцев. Они были очень хорошо обмундированы (даже с красивыми валенками и начищенным оружием). Бойцы стали расспрашивать местных об обмороженном. Мы были очень рады что его искали, т.к. ему становилось всё хуже. Кавалеристы как-то быстро вызвали специальную повозку и отвезли его в станицу на местный аэродром. Как мы потом узнали, его отправили на самолёте в Москву. Но, к сожалению, вскоре он там умер от необратимого уже процесса гангрены.

Вскоре сотрудники НКВД арестовали местных полицаев, среди которых был и Андрей Гербут. Больше мы его уже никогда не увидели…»

Устный рассказ жителя хутора Западного – Гарькуша Ивана Александровича.